Сила Млечного Солнца
Сила Млечного Солнца
Утирая слезу, ресницы тумана прикрыли лучистые глаза Млечного Солнца. Оголились непреклонные звёзды под покрывалом спящих вершин. Лунной печалью наполнилась сердце о знаках судьбы. Нежные губы весны умыл увядший снег ознобом полыни. В льдистом дыханье ущелья порвалась стезя, ведущая в неизвестность. Не воротилась назад, не продлила миг счастья в долгую жизнь. Дрогнули горы, преклонилась тайга, расстелилась тьма по мшистым расщелинам. Зашелестела завеса хвои, под камнями застыла река, муки раздирающие души угомонились. Тальник бусы-сережки приподнял в просинь облака. Под валежником переспало всхожее Солнце. В обнимку с ветром рассветный луч в небесном костре без пепла осветил зарную золу утра. Вспорхнули вослед птицы-погоныши наполнять светом заблудший путь к родниковому молоку бессмертия.
Душевные терзания
Бремя тяготило бытие звёзд, не замечая мимолётно пролетающих Лун. Время с лёту перекрыло доступный путь к воле. В птичьем венце олень дал зарок дождаться оттепели. Браня душевного зверя, тешился рассветом и закатом в бездонном небе. Горы сбросили лёд, промозглый тлен оттаял, тайга распускала хвою в воздушную чистоту. Поступью памяти тени отклонились от скал, щебнем высветлив тропу к тверди терзаний. Вздрогнув, сердце сбросило нагнетание страсти. Задрав рога, надуманный страх сорвал. Расправив спину, из груди выскоблил тоску. Изогнув бровь, стряхнул непритворную слезу. Сбивая ноги, надорвался печалью. Затормозив взгляд, вдохнул видимость жизни. Теряя душевный контроль, чуял чужую боль. Без оглядки защищал прямодушную честь правых. У тёмного лика бездны изнемогла пустота разорванная грозой. Огнь молнии обратился золой, гром припорошил прахом искры раздумий. Предвкушая бессмертия светозарная душа, обретала покой в начале круга странствий.
Звериный двойник
Веря в вихрь бытия, жизнь возникала падающей звездой в небесную зону Вселенной. В виде луча Солнца проникала чрез дымовое отверстие чума в очаг, обретала в зародыше материальное тело. Образуя кости, мышцы, кровь, кожу - дышала, появляясь на лунно-солнечное сияние, начинал выделять себя из мира вокруг. Замечала сродную душу. Сквозь хвою древа жизни свет Луны освещал зачаток звериного двойника. Проросток ветром сдувался на стадо. Питаясь Млечной росой, рос, взрослел оленёнок-нянька, заменял человеку поводыря. Слабый человек ощущал рядом кочующего, думающего, слушающего, говорящего брата. Второе лунное «Я» напоминало о прошлой и настоящей жизни. Человек поступал по душе, как хотел сосед олень. Проходил дали, совершал подвиги. Оступался, оставался без близнеца. Внимал себя, волю правил душой, борол страх пред судьбой. С духом гор общался двояшка с сильной волей близкой природе. При пробуждении менял ум, держа за руку Солнце. С согласия двух лиц очищенный таёжник поступал по сердцу. Обрывалось дыхание, душа взлетала ввысь. Плоть спала на стволе кедра. Лунный свет искал подобие из звёздного мира и входил в облик тела.
Тело слёз
Меняя небеса, текла Млечная река, тайга рожала багульник. В течение смыслов тонул простор. Под ледником бился ключ, плескалась струя, наполняла цветы соком жизни. Вода сочилась по бездонной печали болот, бес пятен стекала с камней, сердце мутила. Из передряг изливалась водопадом, маетой проникала в щели ума, точила песок забот. В неурядицах пускала пенные слюни, в суете растекалась волной. Плача от счастья слеза надрывалась, ревела затравленным зверем, кипятком тушила перегоревшее нутро. Выплакала горе волна, разум выжал душу. Прижимая валуны, толкала капли в русло. Отчаяние размягчало трясину жизни, узором повисли дождинки. За радость дышать роса очищения разбилась о скалы в туман. В мареве каскад окреп, отдал облакам брызги. Иссохли слёзы эхо, поник лик кашкары. Огорчённый поток застыл, изменил ледяную вершину. С обмерзания пролилась удача, вернулась осадком, опять потекла. Скорбь об улетающей дымке таяла в душе. Исчезал насыщенный влагой снег, умывал чувства.
Окоём небозёма
Привыкший к горному климату медведь бродяжничал по ручью, стекающему с седловины между скалами. Взойдя в исток, путь преградила вершина покрытая ледником. Сложная в восхождении макушка требовала терпения и отнимала силы. Менялась погода, небовидец обходил лавины и камнепады. Колючий ветер сбивал с ног, он вставал и шёл по гребню через ущелье. Морозил ступни, продвигался вперёд. Боролся с повелителем облаеов. Свет, отражённый от талой изморози слепил очи. Слезами плакала душа, колебалась незрячая наледь. Болел снежной слепотой, нашёл крутой склон, удерживающий заберег. Иногда осиливал могучий пик, чаще игла утёса одолевала его плоть. Уставал рыл берлогу, впадал в спячку, замирало сердце. Выходил из логова, снова боролся с пределом. Сжигал душу, проливал пот, сдирал когти. От спора устало возвышение, наверх пустила скалолаза. Поверил в малую ничтожность, растянутую в бесконечность. Измерил слабость оценённую силой. Чуял тленность тела и вечность крайности. Осознал, победит рубеж снежуры. Изнуренный, но не сломленный насладился красотами небозёма и вернулся в тайгу. Весенний ледоход унёс распри.
Чайный котёл
Расстояния измерял осушенными чайными котлами. После длинных переходов за сохатым, выпивал по десятку чашек, утоляя жажду. Не брал воду из переходимых рек, от них болели ноги. Предпочитал проточную струю бурлящего ручья, не замерзающего зимой на излучинах. Железный казан, в котором варил мясо зверей, наполнял комками снега и подвешивал на огне, разложенном на стоянке. Подсыпал муку, непрерывно размешивал. Разваривал измельчённые наросты на березе - чагу. Доил важенок с мая до октября. Оленье молоко не употреблял сырое. Запасал, впрок замораживал, колол на кусочки. На осколки лил кипяток из чана-паровика. Добавлял щепотку соли в кружку с заваркой. Чай не мешал, на дне оставался крепкий соленый настой. Сахар вкушал вприкуску. Прежде чем отведать лосинное мясо с лепешками, печёнными в золе очага, хлебал настой с запахом сала и дыма. Перед сном пил горячий бульон с кровохлёбкой. Бальзам имел слегка землистый вкус, с терпким ароматом ореха с хвойными нотками.
Призрак ненужности
Оленёнок родился застенчивым. Вырос и скрывал свою силу. Мнил, что неприлично красоваться перед старшими в стаде. Робел, пугался птичьих теней. Неуверенно бродил по тропе, затруднялся бодаться с соперниками, обходил стороной хищных призраков. Винил себя за трусость. Сторонился друзей. Избегал натужных ссор. Закрывал глаза перед оленухами. Искал опору со дна подняться вверх. Заполнял сердечную пустоту от отчаяния к страсти. На маточное стадо напал волк. Олень оторопел от ужаса, упал на колени. С разбега лютый зверь споткнулся о рога, покатился кубарем прочь. Все восхитились подвигом, спасшим от разъярённых клыков. Поздравили с победой меняющей мир бездушности. Думали, краснеет от смущения, олень багровел от стыда. Считал себя недостаточно зрелым, не умудренным опытом. Одряхлев, стал стесняться старости в окружении юнцов. Везде лишний, был нелеп, словно вышел из забытой окраины. Без настоящего, прошлого, будущего казалось, не жил вообще. Его не сравнивали с соседями и позабыли. С чувством ненужности на опавшую хвою прилёг дублёной кожей. Стадо пришло хоронить его, как пришельца, случайно забредшего в тайгу.
Шип сердцеточия
Злючка-колючка застряла между мозолями и стенкой копыта. Занозой вгрызалась до сердцеточия. Несчастный взывал о помощи. Солнце померкло, Луна усохла. Горемыка прыгал, остриё жгло. Катался по камням, шип упирался. Лягался, игла глубже вонзалась в тело. Хромал, лезвие резало нервы. Лежал, кол душил. Стремился освободиться от колкости-нароста, стонал, терял защитную силу. Обитавший рядом волк устал от горечи скорбных слёз. Свирепый хищник кинулся за жертвой, слабой пред жёсткой травой. Олень нашёл внутри мощь и решимость стать стойкими. Рванул напролом по дебрям бурелома. Волк не отставал, хватал клыками за шкуру на ногах, грыз натоптыши. От укусов оторвалась жало, отлетело заклание. Издав счастья рык, страдалец оторвался от погони, выскочил на отстой. Выжил в суровых условиях. Наполнил чувствами нутро. Не сердился на зверя, в трудный час избавляющего от беды. Копытами закрутил пики вершин, рогами вывел светила из-за облаков. Без крыльев душою полетел за ветром.
Курительная трубка
Вместе с табаком таёжник получал курительную трубку, по цене дороже оленя. Владелец гордился оттиском Вселенной. Отец мастерил толстый чубук из корня берёзы. Вставной наконечник из кости прикладывал к губам. Внутри насадки проходил дымовой канал. В чашу закладывал высушенный табак. Поджигал, не курил на ходу, раскуривать предлагал Солнцу. Вдыхал, вкушал дым из мундштука. Втягивал не спеша, дым язык не обжигал. Проходил по длинному чубуку, соединял с миром духов. Табак тлел, о чём-то грустил. В отрыве души от тела, словно небесная птица с земной судьбой пускал дым во всех направлениях. После курения, выскабливал нагар, сохранял про запас. Кончался духмяный лист, копоть смешивал с махрой и прожигал жизнь. К трубке крепилась трубочистка. В меховом мешочке носил траву для заклинаний. В сумочку с огнивом втягивался ремешок с трутом для предохранения от сырости. Кресалом ударял о кремень, извлекая огонь для поджигания. Окуривал Луну, оживлял звёзды. Сходил дух покурить как друг, очищал плоть и ум. Боль и горечь вместе с дымом растворять в облаках. Забывал неразлучного спутника в кочевании, род утрачивал корни и погибал.
Ветряная снежность
Осенённые высью когти Медведицы вычерпали зыбкую тьму с ликов без лётных вершин. Бездонное ущелье опустело томлением духа. От жуткой погони звёздная россыпь упала в глаза оленя. От шороха хищника, на миг остановились ветром пасущиеся звери. На скользкой тропе ожили виденья, получившие в удел духоту. Дерзкие твари торопились охотиться, робкие прятаться в тенях. Высь развернулась за дивным сном, чувства вернулись из прошлого. Тайга родила чащобный вздох, тальник расцвёл пустоцветом. Инеем прослезилась жимолость. В полёте ночи тление облаков закрыло всевидящее лунное око. В непогодный сумрак сошла Утренняя звезда. Вздохом пыталась раздуть зарю полную страстного огня. Сердце открыло скрытые истины о душе. Разум окреп в понимании очевидности. По всем направлениям парил зазимок на крыльях неба. Из ветряной снежности олень окликнул рассвет. Начиная сначала, путеводное утро подобно радуге растянулась в обаяние вечности. Эхо умело молчать.
Знаки предков
Радушные духи стихий, иногда угрожали, порой проявляли участие. Таёжник оживлял силы природы, животных, растений, камни, сон, видения, болезни и кончину. Подобно себе, наделял их желаниями, волей, чувствами, мыслями. Возвысил понятие о душе в теле, покидающей его время от времени. Душа после смерти тела, не лишалась надежды и страха, радости и скорби переселяясь в новую плоть. Значимые события сопровождала почитанием духов. Рождение, свадьба, похороны, охота. Духи обитали повсеместно в тайге и устанавливали контакт с людьми. Общение осуществлялось непосредственно или через посредника ворона. В опасности синица вселялась в дух, выведывала волю. Ушедшие близкие передавали знаки в мир живых с целью их уберечь. Приходили во сне, укрывали заботой. Кедровка садилась на руку, издавала странные звуки, предлагала изменить жизни смысл. Находила потерянную вещь-оберег. Дух сигналил вздохом, искрой в золе. Предвещал звоном в ушах в момент раздумий. Касался волос, задевал мечты, тревожил сердце. Намекал верный ответ на загвоздку, сдувал малодушие. В нужде сохранял земной срок, а пути оставлял след.
Пахтанье зари
Из Солнца на землю живым существом снизошёл олень-огонь, из Луны олениха-лёд. Из пламени и пара родился оленец-ветер. Не умолкло незрелое сердце, у кормилицы оленухи появлялось парное молоко. В толще хвои кружила непогода, к зениту примёрз свет, тьма закрыла утёсы. Молоко познания лилось в небесную чашу, бежало по Млечному Пути. Малыш по скале поднялся за занавес смысла к вершине детства. На облачной проталине распустил обгорелые крылья зари. Выдаивал заквашенную пену звёзд, рыльцем-кропилом черпал молозиво туч, смешивал с инеем слёз, сливками опрыскивал огненное горнило. Дым тянул недуги с шерсти, жар отводил гарь от копыт, зрачки отразили угли души. По дыханию искр в промежутке от заката до восхода, ловил обжигающие мечты, дул на заблуждение. Не сетуя на тошноту от кислого пахтания, воздух крепил топлёный дух. Из вымени-оберега Луны пил сыворотку потока жизни. Отдувался и давал выкуп росой-юрагой окрыляющий лучи плодородно вспухшего Солнца.
Страж рассвета
Истомившись на пути птичьих стай, время и гибель сгинули в отшибе грозы. Творящие силы Солнца и Луны затерялись под дивным свеченьем молнии. Зачатый в пылу чувственной страсти, родился оленец. Завёрнут в полог облака, рвал путы притяженья, против ветра взлетал выше грома. На рогах нёс звёзды ведающие мыслями, бросал их к подножью пристанища сломанной Луны. Следил за праведными путями, видел зло и добро. Познавая душевные чаянья эхо, изъяны выжигал отчаянно в объятьях смутной тоски. Ослепнув вдохновением, сознание превращал в ливень заметающий следы. В тревоге предчувствий с накатившей слезой искал блеск и тень от удач и потерь. Стылый воздух сжимал дыхание, малыш смотрел сквозь сон. Баюкая боль, память вырывал из когтей мглы. Никому не подвластен, шагал в неведомое, куражно веселился, не спал на посту. Готов ко всему впитывал чёрствость, внимал заботы, чахнул без любви. Досягаем мыслящим разумом и хищным клыком, постигал тайны бытия, хранил чистоту сердца, защищался от самого себя и узд зависти. Беспечно ластился к жизни зари. Кочевал по оттаявшей колее потерянной души к залитой рассветом люльке из солнечных лучей.
Пята мирозданья
Обглоданная вершина согнулась в ладонях сквозняка, встрепенулась ястребиная воля. Загорелась Звезда вечера в дебрях сердца, облака подарили небу поцелуйную чету. В сладостную боль чувства погрузилось Солнце, взошла ущербная Луна. Увидев взгляд совы, по тропе кралась удача, за ней неотступно спешила лиса. Таймень учуял в заводи наживку бурундука. Синица ловила болотные тени на сытной бруснике. Очарованный плеском ручья зарычал горностай. Совесть волка стала белее снега. Олени потянулись на водопой. Краснолесье устремилось в пляску сумерек за звездоглазой сипухой. По караванной тропе пятой мирозданья ковылял земледержец-медведь. Шевелил золу искрометными лапами от одной лежаки к другой, по камням сбивал спесь с когтей. Не ломал клыки от тоски. В глубину отчаяния не уронил надежду, в истоке разлук выловил тьмой зацелованную зарю. В лучах рассвета не выгорал, никогда не тлел. Уголёк души теплил у внутри груди, поутру разжигал костёр Солнца, а за ним толкал погасшую тень.
Наитие бесповоротья
Вздохнуло и застыло дуновение, поднатужился закат, сполох осветил иглу неба. Лунный соглядник языком слизал Путеводную звезду. Ей вослед задумалась растерянная душа, пренебрегла первородством, начала грызть себя в не ясных знамениях. Разодрав недра облаков, молния прожгла в сердце пережитую боль. По следу обид злость рванулась навстречу безумию. Занимая простор, пелена ненависти преградила путь тени памяти. Безысходность грабила взмахи подрезанных крыл сознания. Уменьшив свирепость нервной встряски, грозящая туча стала плакать дождём. В недуге робел разум, слепо ведомый смятением чувств. Обдавшись капелью, гроза испепелила смыслы, погасила тревожную поступь. Близорукий гром разжал тиски неведенья. Лохматую изморось ветер разнёс по остриям хвои. Из припадков рвения мысль не могла бесследно сгинуть в безмятежном сне. В мечтах цеплялась за судороги видений, наитие раздувало наугад. Очнувшись, простилась с прихотью непогоды. Поддавшись лживым искусам, изменила жизненный путь. Мудростью вконец прозревало чувство для озарения. Помышляя о вышнем сквозь время негасимая душа повторно воплотилась по краткому пути в себя.
Колыбельный огонь
Рассвет сцедил лёд с пересохшего Млечного вымя. Вспыхнули чувства под покровом зари. Раскалённое Солнце обручилось со студёной Луной. В пузыристом подойнике облаков супружеская чета родила немеркнущего лучистого оленёнка. Застыл жирной пенкой туман в потемках трущоб лосиного пастбища. Над пропастью с кромешным дном, засияло багряное знамение в венце испепеляющего света звёзд. Очаг восхода воссиял над каменистой вершиной. Сквозь щепу бурелома затеплился колыбельный огонь багульниковых лепестков. В цветочных кустах пламенела зрелость оленца-отрока палящим угольком. В биение жил рдяный младенец жгучие светила доил. Заботой жила зола тьмы, в борьбе осыпалась в пепел. Водрузилась искристая Звезда утра меж рогов луча поддержать осыпающий цвет в луговую постель первоцветов. Ноздри блика-телка оживили хлябь мха, копыта подняли бурлящую рябь, жвачка молочное тепло души. Притянутый тленом кроватки-качалки теней луч у материнских коленей обрёл свободу.
Бездна взора
Тайга сбросила хвою в наивность надежды. От дурного глаза выпустив на волю прядь облаков, закусила губу Луна. Неосязаемое охранение звёзд без сговора впало в болезненный озноб. Напугавший недобрым оскалом тьмы взор оленя стал покорным. Чуя бескормицу затрепетал с рогов до копыт, взгляд потерял сердечную чистоту. Дышала в затылок зима, ресницы прикрыла пурга. Удержав вздох, силился улыбкой прикрыть невинность. Сердясь на себя, ощутил биенье крови смешанное с ленью. Вьюга замела следы неисполненных надежд, изморозью погладила виски. Позабыв пройденную судьбу, в пустую суету тропы вплетались сны. Зыбкое марево холода легло на сутулые плечи зари, обнажив сердце до основ бесчувственности. Иней хрустел на зубах, олень спрятал изнанку зверя в окоченевшем теле. Мучения устали вгрызаться, тенью брели по хмурому безразличию. Сделалась чужой простуженная тоска. Ум посветлел в зрачках. Завёрнутая в снежные космы, душа осветилась зачатием зари. Прозрело оленье счастье, запрокинуло лицо к бездонному оку всеведущего Солнца. Впереди ждала непочатая жизнь прозорливости, угнездившаяся в разверзающихся небесах.
Роковая клятва
В блеске звездопада зароился столб комаров. Лунная тень скользнула по гнездовому хворосту. Из колыбели яиц вылупились бескрылые птенцы, перья мешали им ввысь расти. У оленихи всуете родился сын по крови. Лютый зверь пищу искал меж небом и горой, ветер рассеял стадо. Об рога заботливой матери ободрал пасть хищник. Не знал на кого напасть, соблазнился запугиванием телёнка. Пагубное сердце устало от угроз, иссохла гортань преследующего зверя. Дух злобы от голода свирепствовал, оленёнок жаждал милосердия, проявил терпение, изнемог от рыдания. От страха чуть дышала тающая душа, разум блуждал в падшем мире. Оленёнок связал себя клятвой с Луной. Отрешился от изъяна немощности. Сбившись с пути совести, волк с губы оттёр кровь, оленёнок прощать просил сознание. Закляв стезю, от тоски бродил наугад, упирался во тьму веками. Искал добра, боль унимал раскаянием. Желал вражду преобразить в дружбу. У лижущего рану дитя за шаг пред обрывом тропа канула в животворный ягель.
Талица-печальница
Метеор прочертил тропу в вечный приют, ночь удержала свод неба. Заря закрыла око Луны. Поигрывая Утренней звездой, потеплением натянулся рассвет на плечи вершины. От восхода Солнца оторопев, закряхтел ствол кедра. За талый снег отчаянно схватилась проходящая зима. Мстила зябкостью, заметала сугрев унылой метелью. С чужбины вернувшись в мамину колыбель перелётная птица. У камышёвки жилье было на небе и на земле. По зову сердца глотнула ледяную суть и муть из родимой полыньи. Судьбу по воде кругами выводила талица, пичужка нашла место покоя. Молча щебеча, затаила скиталица в горле печаль о поприще счастья. Жизнь не излечила память, чья душа ей дадена. Нечаянно вздыхала о том, как любили её птенчиком. Озябшая птаха когтями цеплялась за стебелёк первоцвета в оледеневших слезах. Тянула крылья к тёплому свету. Время плескалось в пустоте гибели. Мечтала отогреться, заново взлететь в изначальный полёт к гостеприимным истокам детства. Кочуя без корней, прислонила голову к обиталищу предков, почувствовала родной кров. Выскоблив из тела кручину льда, радость воплотилась в кладке яиц. Птица высиживала и кормила писклят-детёнышей.
Лунный пепел
Тучнело беременное небо, в горячих недрах зари завязался плод неприходящих звёзд. Узнав свет дотла прогоревшей Луны, в отраве мглы рос сполох зарниц, туман с себя выжигал. Без светила канувшего в пустоту, олень на ощупь брёл в дрожь теней. Веря в правоту шагами мерил сон, копытом чуял тропу. По грудам щебня давил валуны вдоль стен ущелий к вратам в неувядаемую мечту, со вкусом недоступных искушений в горле тлена. В чаду живодерства безвыходно топтал по торной стезе суету. В студёном проёме облаков искал тепло золы уведшее со дна груди невидимое доверие к искре в венце жизни. Опутанный мудростью оживить лунный пепел, заполз в тошноту бессонниц. Не выйдя к мерцанию отсвета, опомнился умом, дрогнувшее крыло рассвета прорастало ввысь. Избегая досады, встал на незапятнанный круг, под покрывалом шерсти озарился разумом. Совесть оставила открытыми очи, видеть славу сияния Солнца утра. Явственно внимая, путь к огнистой звезде, из сердца не сбросил душу согревшую забвение небес.
Наказание по шерсти
Ветер сдул звёздный иней с лунных ресниц. Межзвёздный туман пережил метеорный дождь, испарил сон. Кружево хвои оперлось на скалу, испугала снулую сову. Лабиринт глыб заслонил высь, засыпал тропу, обвалил зло. На перекрестке двух миров олень очи умыл слезой. Смещал мысли, ловил смысл, колотящий в виски, водворил рыдание. Наказание клыками по шерсти приходило их пасти тьмы. На основание сердца камнем скатился лунный свет, ночь слушала кукушкин счёт. Получив видение во сне, померкло крушение надежд. Испуганный олень нарушил привычный уклад сожаления. Испил росы, заревел с пеной на побелевшей губе. Разбудил живой зрачок Утреней звезды отражённый в глубине бездны. Коснулась постыдного дна, звезда по незримому пути вернулась на своё место озарять сердцевину поднебесья. Оправданный страдалец окунул душу в небо, посмотрел в глаза искупительной заре, заплакал от луча счастья. Изнурённая нога медлила сделать шаг по заученному следу, замерла суть до сватанья с восходом, отделившим от тени свет. Ощутив по-новому жизнь, душа с надеждой ждала рассвет. Жаждала вдохнуть воли, раскрыть связанные крылышки оперившегося Солнца.
Изгнанник искупления
Надмирная звезда разворошила тусклый уголёк зари, властный над страстью облаков. В сердечной смуте дремала ложь, будущее манило судьбу в начало прошлого. Очистив совесть, олень внутренним оком предстал пред ликом Луны, погрузился за пределы звёздного стана. Преследуемый чувством вины изгнанник потерял крылья, встал на земные ноги, преклонил голову во внешнюю тьму не достойную чувств. Скитался по следу сомнений, искупал изъяны. В скверном дыхании потухших звёзд чистил мысли, искал окольный путь, оттирающий разум в безумии доверия. Деля со скалами кров, постель и пищу уходил от сует, уносил доброту от злости. Терпел отчуждённая пустот, считал длину шага, хлебал высь падения, задыхался в удавке мечты. Хранил тепло сердца в холодной крови, ждал прозрение рассвета забытого в безверии. Затворил чутьё износом ума, прощением пересчитал обиды. Тая в зрачке свет сокровенных надежд, наивностью осветивших честность. Ослеплённую грязью душу сделал зрячей.
Глубина сердца
Подмигнула вездесущая звезда, у облака назрела течка. В ущелье укрылась брюхатая Луна ожидать дитя. Меж дыханием мороси и снежной мглы улыбнулся сродный цветок рассвета. На слежавшейся хвое родился оленёнок небесным светом зениц искать спасение сущности. В окроплённом заревой слезой сердце угнездилась гроза, занозой жгла молния, в жилах грохотал гром. Созрев от жара угроз, назло уснувшей родне держался искупления внешних оплошностей, очищал небо внутри души. Умудрённый опытом глотал долги обид. Зло исходило изнутри. Не щадя чувства сердился на пустяки. Бродил безутешно по бесприютным завесам тумана. В дебрях блудил, сражался со зверьём, обходил сухостой, пожирал ветер. Угасал от ран, загибался от голода, мёрз от холода. Унывал дух, призрак пил из родников, беседовал с тенями, обнимал дымку невозвратных сновидений. Поутру тропил сокровенную тропу, вбирал в грудь силу восходящей зари. Сердце таяло, ничего не менялось в тайге. На сутулой спине вершины свистел канюк-зимняк, сквозь хвою свет струился, в каменистом ручье надломился лёд. Неуклюже поскользнулся оленец, тайно ожидая впереди явное счастье торжеством свыше.
Безматочный удой
Над плакун-травой гукнула сова, в озёрных топях шипел змеиный клубок. Со слезой во взоре шёл оленец- изматок, примириться с судьбой, жевал грубый подножный корм. Луна до земли склонила рога, милостиво подала варенец Млечное вымя. Разуму в перекос бычился телок, доил соски всполохов, сочился вечерний надой, разливался грозовой пеленой. Заря взмыла в глубину небосвода до звезд, забрезжил рассвет. Зарыдал кисломолочный снег изгрызенный пургой. Безрогое Солнце вросло в сумерки, гостеприимно склонило сосцы сиротке. Безропотный оленёнок выдоил за один раз парное молоко, дышащее нектарной росой и мякотью лепестков багульника. Утренний надой из пламенного дыханья оказался сочнее вечернего. Воздушную пенку поймало сердце в зеркальной глади покоя. Моргнули ресницы печального отрезвленья, брызги разлуки лучились огневой рекой. Ряженка топилась пылом звёзд, душа обрела помощь духа, плоть силу. Сдвинув горы с мест, Солнце скатилось на дно заката, заживо утратив удой.
Охотничий коготь
Солнце поднялось над клыками гор. Беркут медленно кружил над пиком вершины, высматривал на ягельном покрове стойбище. Младенцу в колыбель положил загнутый коготь. В несчастливый год мальчик получил в дар от орла охотничий амулет доблести и удачи. Косой клинок помогал выжить в борьбе со стихией, справиться со злым духом, спастись от зверя, обойти препятствие, открыть тропу в новую жизнь. Мальчик подрос и не испытал заветный трепет к помощнику и защитнику. Не отнёсся к игле, как к живому существу, не дал душе резака имя в честь птицы. Предал братишку, применял неверно, относился небрежно. Колол дрова, кидал друга пол ноги, забывал у костра. Жизнь не сложилась, он скитался без цели, ни к чему не стремился. Единство глупца стала равносильна приязни вражьего жала. Спал, извлекая лезвие из ножен, клал под голову, не хранил секач как грозное оружие. В полудрёме неуклюже перевернулся, небрежно брошенный рядом тесак, губительно царапнул горло. Разиня издал долгий скулеж и встревожил птицу. Горный хищник подлетел просить прощение за заблуждение. Заглаживая вину, острый шип передал медведю, чтобы он отнёсся с уважением к снаряжению.
Волчья суть
Волк состязался в жадности до рвоты, до умопомрачения олень тянулся к истине. Без прошлого и будущего волк боялся ошибиться в исчезающем времени. Мысли-озарения вели по закоулкам троп к пропитанию. Хищник догонял оленя беззвучно. Не выдавая быстроты дыхания, спиной к свету, исходящему от Луны, видел затенение, бросаемое на следы. Уклоняясь от дна преисподней, мудрость велела оленю изменить путь жизни по отношению к вечности. Гибель у жертв была различна, долголетие имело начало и конец. Злодеяния искупались подаянием небесным птицам, но не изменяли сердца. Худородные скалы рожали сорные травы, не было добычи без охоты, добра без зла. Ускользала тень от летящего в зарю вьюрка, поверх прежних камней уходил силуэт оленя. В преходящем мгновении рождался волчонок. Страсть излишества суть души, неуловимостью времени вела к обладанию полнотой бесконечного бытия. После разрушения ночного кошмара появлялся иной рассветный призрак наивысшего счастья.
Широта озарения
Солнцу внимали и низкие и высокие детища небес. Встретив Звезду вечера, светило преклонило огненный лик искушений до земли. По широкому пути спустило пыл прочь от неверных облаков, тьма поглотила поклон зари. В преисподней светило утратило свет всесожжения, затеплился уголёк в душе покрытой камнями. Раскрыл пасть зенит, заскрежетали зубами звёзды. Обнажённая Луна завернулась в пасмурное ложе. Мгла взяла власть в когти тумана, принизила покой гор до ущелий страданий. В заточение изверженный ветер смирился перед лицом гонений. Ненасытным аппетитом лёд рушил скалы в прах. Без источника помощи в муках вымирали растения. Падали в мрачные ямы дикие звери, дятлы питались падалью. На дне моральной преисподней зола чувств потеряла утешение. Тлеющим пеплом славила небо, крахом огня одержала победу над тщетной плотью. Из отдушин подземные духи дуновением разожгли искру в пламя пылающего языка Солнца избавлять от погибели существа. Из узкой щели оголённой утробы гор, званый луч появился на рассвете, утро озарило бескрайние дали. Вместе с небом, жгучее сердце отделило свет от тьмы, разрослось в радость оживания.
Проблеск в помутнении
Звезда утра страстью разбудила родовые муки зари. Рассвет окрасил умытые потоком мглы пики гор. Солнце и Луна весняным поцелуем встретились в сумерках небесного гнезда, улыбнулось суровое облако. Аромат солнечного луча пропитал влажный снег. Птички поручейники расселись на плечах кедра. С хвоинок упала капель на проталину. Пробился первоцвет под неуютными рыхлыми льдинками. В дуновении оттепели зазвенел лепестками, отнятыми от материнских сосцов земли. Угадал смутно покрытое скукой буйство грозы, свет стал оттенком печали. Из собственной тени не сорвался в пучину талой воды, не упал духом. Впору глянул в зенит мечты, узнал искру молнии, задышал во всю грудь раскатом грома. Не заботясь о нуждах, красой превзошёл узор отвесных скал, доверил сокровенную судьбу талице. Уповая на проблеск знамения, воочию обрёл чувственность. От невзгод укрыл сердечко венчика, в тычинках сберёг тепло души. В слезе радости отразил свечение небесной глубины, растопил невзгоды. Восход озарил плодник, возвысил над тщетностью бренной жизни. Подснежник достиг великолепия, носить пестики Солнца в цветоложе и озарять лазурью молодой ветер.
- Дождь цветочных лепестков
- Вечно убегающая даль
- Гордость денной Луны
- Птица бесконечного времени
- Манящая дымка странствий
- Росный нектар жарков
-
-
- Кочевые гнёзда звёзд
- Звезда кочевой судьбы
- Лунная колыбель души
- Горизонт окрылённой мечты
- Лучистая радость рассвета
- Золотая тень равноденствия
- Отсвет заоблачного очага
Читать книги о Тофаларии
В добрый путь
Спасибо вам за прогулку. Русин Сергей Николаевич
